– – –
Безветрием удвоен жар,
И душен цвет и запах всякий.
Под синим пузырем шальвар
Бредут лимонные чувяки.
– – –
На солнце хны рыжеет кровь,
Как ржавчина, в косичке мелкой,
И до виска тугая бровь
Доведена багровой стрелкой.
– – –
Здесь парус, завсегдатай бурь,
Как будто никогда и не был, –
В окаменелую лазурь
Уперлось каменное небо,
– – –
И неким символом тоски-
Иссушен солнцем и состарен –
На прибережные пески
В молитве стелется татарин.
– – –
.
1916
Валерию Брюсову
– – –
Какой неистовый покойник!
Как часто ваш пустеет гроб.
В тоскливом ужасе поклонник
Глядит на островерхий лоб.
– – –
Я слышу запах подземелий,
Лопат могильных жуткий стук, –
Вот вы вошли. Как на дуэли,
Застегнут наглухо сюртук.
– – –
Я слышу – смерть стоит у двери,
Я слышу – призвук в звоне чаш…
Кого вы ищете, Сальери?
Кто среди юных Моцарт ваш?…
– – –
Как бы предавшись суесловью,
Люблю на вас навесть рассказ…
Ах, кто не любит вас любовью,
Тот любит ненавистью вас.
– – –
.
1913
– – –
Котлы кипящих бездн – крестильное нам лоно,
Отчаянье любви нас вихрем волокло
На зной сжигающий, на хрупкое стекло
Студеных зимних вод, на край крутого склона.
– – –
Так было… И взгремел нам голос Аполлона, –
Лечу, но кровию уж сердце истекло,
И власяницею мне раны облекло
Призванье вещее, и стих мой тише стона.
– – –
Сильнее ты, мой брат по лире и судьбе!
Как бережно себя из прошлого ты вывел,
Едва вдали Парнас завиделся тебе.
– – –
Ревнивый евнух муз – Валерий осчастливил
Окрепший голос твой, стихов твоих елей,
Высокомудрою приязнию своей.
– – –
.
1916
Владиславу Фелициановичу
Ходасевичу
– – –
Пахнет по саду розой чайной,
Говорю – никому, так, в закат:
«У меня есть на свете тайный,
Родства не сознавший брат.
– – –
Берегов, у которых не был,
Для него все призывней краса,
Любит он под плавучим небом
Крылатые паруса,
– – –
И в волну и по зыбям мертвым
Вдаль идущие издалека…»
Владислав Ходасевич! Вот вам
На счастье моя рука.
– – –
.
1916
– – –
Не хочу тебя сегодня.
Пусть язык твой будет нем.
Память, суетная сводня,
Не своди меня ни с кем.
– – –
Не мани по темным тропкам,
По оставленным местам
К этим дерзким, этим робким
Зацелованным устам.
– – –
С вдохновеньем святотатцев
Сердце взрыла я до дна.
Из моих любовных святцев
Вызываю имена.
Евдоксии Федоровне Никитиной
– – –
Кармином начертала б эти числа
Теперь я на листке календаря,
Исполнен день последний января,
Со встречи с Вами, радостного смысла.
– – –
Да, слишком накренилось коромысло
Судьбы российской. Музы, не даря,
Поэтов мучили. Но вновь – заря,
И над искусством радуга повисла.
– – –
Delphine de Gerardin, Rachel Varnhaga,
Смирнова, – нет их! Но оживлены
В Вас, Евдоксия Федоровна, сны
– – –
Те славные каким-то щедрым магом, –
И гении, презрев и хлад и темь,
Спешат в Газетный, 3, квартира 7.
– – –
.
1922
– – –
Ни нежно так, ни так чудесно
Вовеки розы не цвели:
Здесь дышишь ты, и ты прелестна
Всей грустной прелестью земли.
– – –
Как нежно над тобою небо
Простерло ласковый покров…
И первый в мире вечер не был
Блаженней этих вечеров!
– – –
А там, над нами, Самый Строгий
Старается нахмурить бровь,
Но сам он и меньшие боги –
Все в нашу влюблены любовь.
“В те дни младенческим напевом…”
– – –
В те дни младенческим напевом
Звучали первые слова,
Как гром весенний, юным гневом
Гремел над миром Егова,
– – –
И тень бросать учились кедры,
И Ева – лишь успела пасть,
И семенем кипели недра,
И мир был – Бог, и Бог – был страсть.
– – –
Своею ревностью измаял,
Огнем вливался прямо в кровь…
Ужель ты выпил всю, Израиль,
Господню первую любовь?
– – –
.
3 июня 1921
– – –
О, этих вод обезмолвленных
За вековыми запрудами
Тяжесть непреодолимая!
– – –
Господи! Так же мне! Трудно мне
С сердцем моим переполненным,
С Музой несловоохотливой.
“Как музыку, люблю твою печаль…”
– – –
Как музыку, люблю твою печаль,
Улыбку, так похожую на слезы, –
Вот так звенит надтреснутый хрусталь,
Вот так декабрьские благоухают розы.
– – –
.
Сентябрь 1923
– – –
Все выел ненасытный солончак.
Я корчевала скрюченные корни
Когда-то здесь курчавившихся лоз, –